Метаморфозы: тень - Страница 3

Никто не повернул вслед за мной. Но эти усталые, забитые жизнью и проповедями люди — всего лишь рабы обстоятельств. По-настоящему свободный человек здесь только один, он стоит на берегу безвестной речушки и готовит лук к бою, а себя к смерти. В этот день он не должен остаться в одиночестве.

Меченый уже занял позицию за стволом самого крупного дерева, с удобной седловиной, закрывающей стрелка.

— Помоги слезть.

— Уходи, дурило.

Но я уже сам непослушными пальцами стал расстегивать тугие ремни. Капитан буквально вытянул меня из седла, а потом стегнул животное по крупу, отправляя прочь. Вовремя — на берег ручья выезжали Рорка. Тоже взмыленные, уставшие, злые. То, что они увидели нас, не вызывало сомнений.

Форсировать реку всадники не спешили, заметив прыгнувшего за дерево лучника, Рорка отступили под прикрытие деревьев. И уже оттуда донесся знакомый голос:

— Эй, обезьяны. Ничего не потеряли по дороге?

Таррен-Па собственной персоной. В который раз его рычащий акцент резал ухо, но не мешал понимать смысл сказанного. Впрочем, чему удивляться? И в нашем бренном мире работорговля — занятие для полиглотов.

— Почтенный Таррен? Какая встреча, — проорал я из-под какой-то коряги. Береженого, как говорится. Нас разделяло слишком маленькое расстояние, чтобы рисковать, шагов сорок, максимум пятьдесят. Опытный лучник с такого расстояния, не знаю как в глаз, но в личико чересчур смелой обезьяны попадет точно. — Проходил мимо? Или забыл чего?

Моего бородатого юмора Рорка не понял, но беседу продолжил в том же ключе:

— О, знакомая обезьяна.

Это было уже слишком. Какая я ему обезьяна?

— Я — не обезьяна. Мое имя — Мор, Рорка, — к чему этот цирк, если все равно нас только двое, причем по-настоящему опасен только Меченый, и шансов попросту нет.

Я уже пробовал дотянуться до вражеских сердец — без толку. Слишком далеко. И все, что мне остается, — трепать языком и надеяться, что беглецы успеют оторваться, а преследователи не захотят удаляться от границы своих территорий. Не то чтобы жизни рабов и солдат из отряда мне были столь дороги. Но умирать, осознавая свое благородство, все же проще, чем понимая собственную глупость и тщетность принесенной жертвы.

— Обезьянамор? Это какой-то новый вид обезьян? — заржал Таррен из сплетения ветвей на том берегу. — Выходи к речке, поговорим.

Ага, вышел один такой. Куком звали. Тоже поверил, доверился, можно сказать. Вот интересно, по-английски «кук» — готовить. Случайно? Или увековечили ненароком? Нет, мне таких почестей и даром не надо.

— Только после тебя, почтенный Таррен. Выходи сам к речке, а я за тобой подтянусь.

Повисла пауза, после которой с коротким смешком прозвучало:

— Это все обезьяны трусливые или только ты?

Слова. Просто слова. И время, уходящее сквозь пальцы преследователей. Да, десять-пятнадцать минут не дадут решающего преимущества, но если среди беглецов остались неглупые люди, у них хватит понимания сменить направление и заставить Рорка блуждать по лесу. А там уж как удача улыбнется.

— Только я, почтенный. Но ты тоже не спешишь выходить, я смотрю.

— Хорошо, я выйду. Но мои воины снимут с каждого из вас кожу живьем, если кто-нибудь рискнет причинить мне вред.

Ветви деревьев на той стороне ручья раздвинулись и выпустили две фигуры. Таррен-Па был в длинной черной куртке, когда-то, видимо, дорогой и красивой. Теперь же куртка была порвана, измазана смолой и листьями. Темно-серое лицо работорговца было исцарапано в несколько местах, ссадины сочились кровью. Ну что же, у меня вид еще нелепее. Мы стоили друг друга. Переговорщики. Бизнес-партнеры. Враги.

Второй Рорка был невысоким, ниже меня, похоже, молодым, в длинном распашном цветастом халате. Или это плащ такой? Внимательные глаза. И мутное пятно вместо огненного костра в груди.

— Ты раздвоился, почтенный Таррен? Или это у меня что-то с глазами? — я тоже вылез из-под облюбованной коряги на белый свет и спустился к ручью.

Так и встали по разные стороны широкого ручья.

— Зачем ты гнался за мной, Таррен? Вон даже лицо порвал в кровь. И хорошую куртку испортил, — я демонстративно сдвинулся в сторону, чтобы не перекрыть обзор Меченому.

— А что же ты так убегал от меня, что рожу исцарапал, Обезьянамор? — насмешливо ответил вопросом на вопрос Рорка. — И ты загнал мою лошадь, и испортил моих рабов. Как расплачиваться будешь, ничтожный?

— Запомни, почтенный, я рабов порчу только с их согласия. И рабы те были мои. А лошадь — тем более. И это я жду плату, Таррен. И объяснений. Ты устал от денег? Ты хочешь умереть, а не жить, купаясь в богатстве?

Я уже давно перестал смеяться. Голос сорвался на шипение, хорошо хоть слюной не брызгал, и то только потому, что не умею.

Вместо ответа Таррен-Па негромко обратился к своему спутнику на своем родном языке. Большая часть слов была незнакома, они проходили мимо, не задерживаясь в сознании, но кое-что цеплялось, находя отклик в памяти. И это кое-что приносило обрывки смысла.

— Что ты видишь … он …?

— Нет, не вижу, но … точно.

— Он опасен? Сможешь …?

— Легко, Таррен-Па.

Сытое урчание переполненного водой осеннего ручья скрадывало звуки, приходилось напрягать слух, чтобы услышать хоть что-нибудь, но последнюю фразу я понял отчетливо и однозначно. Что ж… Зачем им обычные рабы, лошади и мечи, если можно взять бриллиант, чудо света, которого никто и никогда не видел, — обезьяну-мага. И размытое пятно вместо факела в груди второго Рорка сразу стало понятным — это пресловутый шаман почтил меня вниманием. «Легко, Таррен-Па». Легко? Нет, легко я не сдамся, и я отчаянно рванул синие нити вокруг себя, закручивая в узел. Что-то рявкнул шаман, напрягся Таррен.